Читать книгу "Что скрывает снег - Юлия Михалева"

- Стану!

- Ну, смотри сама. Ладно же, дети мои. Долг велит вас покинуть, вы же тут не шалите, - дядя надел тулуп, валенки, долгую смешную шапку, звучно поцеловал девочку в самое темя и шагнул за порог.

Варя, белая барышня и мальчик в женском тулупе - отчего он не скинул его, ведь в доме тепло? - принялись играть в шарады. Вышло весело. Особо Варе нравилось, когда загадывал мальчик. Он корчил рожицы, потешно надувал губы, и показывал такие сценки, что Варя покатывалась от хохота. Вот он высунул язык, схватил себя руками за горло и рухнул оземь.

- Висельник? - белая барышня тоже смеялась во весь голос.

Мальчик отмахнулся - дескать, нет.

- Убивец? - спросила Варя.

Вновь не то. Мальчик сделал вид, что с шумом пьет из пузырька, взятого со шкафа дяди.

- Доктор кого-то уморил? Нет? Не доктор? Яд? Отравился? - гадали поочередно барышни.

Но потом игра закончилась, и мальчик тоже ушел. Оставаться с белой вовсе не хотелось. Она чем-то неуловимым походила на маму. Вдруг тоже где-нибудь запрет? Варя погрустила пару минут, да и снова заплакала:

- К няне хочу...

- К няне? Доктор же говорил, ты ищешь маму.

- К нямее...

- Большая девочка, а говоришь нечетко. Ну, не плачь же. Отыщется твоя мама. Доктор всех в городе знает. Глядишь, вернется с похорон, да и ее приведет. Расскажи лучше, как ты оказалась в лесу?

Варя не хотела об этом не только говорить, но и думать.

Когда злые люди забрали из лесу Павлину, она глядела им вслед так долго, что совершенно окоченела. Даже слезы на щеках замерзли, обратившись в ледяные шарики. Тогда Варя воротилась в дом, укуталась в одеяло, и тотчас уснула. Пробудилась она оттого, что кто-то с шумом ввалился в зимовье.

- Вот же народ! Дверь точно не закрыта была - на кой черт выламывать?!

Зажглась лампа, и Варя с ужасом увидела, как жуткий бородатый великан с мохнатым рогом на голове, отбросив на пол гремящий мешок - как пить дать, с костями! - подбросил дров в печь.

Леший!

Варя тонко завизжала.

- О, а ты еще кто? - великан вытащил брыкавшуюся девочку из укрытия и принялся, поворачивая, разглядывать. Глаза у него были темные, мутные, все в красных прожилках - как и нос - но при этом озорные и добрые.

- Ты леший? - спросила Варя.

- Совсем наоборот. Доктор я. Ворочаюсь вот в город из дальнего поселения Алексеевки. А ты кто?

- Варя.

- А что ты делаешь, Варюха, одна в зимовье? Ты с тятькой? Он охотник?

- Сгинул он, - отвечала девочка, вспомнив слова Павлины.

- На охоте сгинул?

- Не... В городе. По осени.

- Ясно... А мамка где?

- Ее черти давеча забрали, - Варя вспомнила ужасную сцену и вновь горько заплакала.

- Какие-такие черти? Нет тут никаких чертей...

- Есть! - крикнула Варя, и, как могла, рассказала большому человеку о произошедшем.

- Ну, это генераловы люди. А это - верно говоришь, Варюха - все одно, что черти. Видать, сильно нашкодила твоя мамка в городе, раз они за ней аж сюда, до устья, дошли. Ну, ничего. Давай-ка я и тебе оспу-то привью, а то неровен час, и до города занесут, и мы ляжем спать. А завтра воротимся домой и отыщем мамку твою.

- А что такое оспа? - удивилась Варя.

- Это, Варюха, страшная хвороба. Вот ты, такая пригожая, коли ей занедужишь, то, ежели сразу не помрешь, уродиной на век останешься.

Варя сглотнула и кивнула. Большой дядя покопошился в своем мешке, достал что-то, потом снял с девочки тулупчик, закатал рукав и больно резанул плечо. Но она все молчала, только раз ойкнула. Затем дядя вернул ее в одеяло, а сам разлегся на чем-то своем у порога, ругая чертей за то, что вышибли дверь, и тотчас же захрапел.

Наутро он усадил Варю впереди себя на привязанного у зимовья коня, и они направились в город. Так девочка и попала в дядин дом, где жила только барышня, но позже вечером влез сквозь окно и мальчик.

Но ни о чем из этого Варя белой барышне не сказала. Вместо того, хитро посмотрев прямо в глаза сквозь капли еще не просохших слез, спросила сама:

- А ты что тут делаешь?

Барышня вздохнула и отвела взгляд.

- Больна я, Варюша. Больна гадкой болезнью...

***

- Мне срочно надобно показаться вам, доктор! - крикнул архитектор прямо через головы скорбящих.

Черноконь сделал страшные глаза и отмахнулся: дескать, потом.

Миллер продолжил двигаться к могиле в рядах прощавшихся, но краем глаза следил за доктором. К сегодняшнему дню он чувствовал себя настолько худо, что готов был полностью отринуть любые светские приличия и броситься вдогонку, если бы Черноконь вдруг вздумал уйти.

Как переменчива жизнь! Еще на прошлой неделе посещение лечебницы казалось архитектору столь тяжким испытанием, что он едва мог на него решиться. Но дни мучений - и теперь уже он сам охотно бы рассказал обо всем, не дожидаясь расспросов, лишь бы хоть немного умерить боль.

Его правая рука - в прошлом столь изящная, аристократическая, с тонкими длинными пальцами и до сих пор надетым обручальным кольцом - отмирала. Из раны нескончаемо сочился дурнопахнущий гной.

- Маруся, протолкнись поближе к доктору, и если что, не отпускай. Можешь даже в него вцепиться...

Сочувствующе взглянув на хозяина, прислуга поспешила выполнить пожелание, растворившись в толпе.

Миллер сделал шаг к могиле, уже второй по счету. Теперь он вместе со всем городом, собравшимся сегодня на кладбище, провожал полицмейстера.

До чего же вычурна на шутки судьба! В свой последний вечер на этом свете покойный, стопку за стопкой вливая в себя ханшин, не без бравады говорил, что он - заговоренный, и в доказательство поведал историю. В пору юности, будучи еще лейтенантом, полицмейстер, по его словам, добыл целое состояние, играя со смертью. На его жизнь ставили ставки, и он раскручивал русскую рулетку, приставив к виску пистолет, в котором не хватало лишь одной пули.

Надо же, сколь быстро после этих самых слов настигла его расплата за былое везение!

Зачерпнув в свой черед горсть земли, Миллер бросил ее на крышку гроба и со словами:

- Покойтесь с миром, господин полицмейстер! - покинул примогильную насыпь. Но, едва архитектор сошел вниз, как его тотчас же потянули в сторону.

- Показывайте! Девушка сказала - дело и впрямь безотлагательное. А коли так...

Миллер покорно протянул погубленную руку. Еще не размотав до конца бинт, доктор посмурнел.

- Гангрена! Идемте в лечебницу, живо. Не ровен час, и с вами нам не пришлось бы прощаться... Эх, говорил я ей, говорил... Экая глупая девка. Где же вас так угораздило, архитектор?